Вилли Мельников. Изобредения Любови Зубовой.

Изобредения Любови Зубовой.

Густая гроздь разносозревших миров и их межвкусий однажды была сорвана и отведана живописцем, фотохудожницею и поэтом Любовью "ЛЮ" Зубовой. Она вгляделась в их всезвучия, вслушалась в их надкрасия и обнаружила: эти миры самослеплены, но само-ослеплены тем, что не успели взрастить в себе окна! А может, они просто побоялись неохватности, в которую могли бы распахнуться?.. И к лучшему. Любовь Зубова дарит этим недо-прозревшим вселенным окна своего видения взорья на них и из них, не навязывая пробуждаемым ею пространствам свои преломления. Художница не только рассказывает различным нишам мироздания друг о друге, помогая им обмениваться портретами и адресами, но и наделяет их дверьми, спасая от безвыходности из самих себя. Этими ключами-к-дверям/окнам-иномерий и оказываются картины Любови Зубовой: из её оконных переплётов на холсты выливаются авторские сквозь-взгляды, а дверные петли становятся орудиями казни для приговариваемых к ней банальности и повседнервности. А разве можно найти более действенное противоядие от "серых будней", чем обнаружение в сером цвете многопёстрой стаи его оттенков???

Любовь Зубова, возвращая отчаявшимся межвременьям утерянные ими тропы друг к другу, населяет их эхом замочных скважин потаённых смыслов её работ. А эху, зачастую звучащему на языках, о своём владении которыми художница подчас и не подозревает, этому эху есть где разгуляться: ведь Любовь Зубова изначально отвергает понятие "рамы". Ею в её полотнах служит максимально возможное (без-)пограничье восприятия, надеющееся на допридумывание зрителем смысло-сюжетных перспектив, не выведенных в картинах буквально. Арт-творительница не может иначе, виртуозно владея известными и на ходу создаваемыми приёмами жанра "смешанной техники". Холстом для художницы может послужить как традиционная прогрунтованная материя, так и случайно подвернувшийся обрывок ткани; древесный гриб-трутовик, возводимый художницею в ранг самостоятельного дерева; лоскуты проржавевшего железа, "обучаемые" грамоте через надписи на них; ветви, засохшие, но реанимированные художницей посредством сплетения из них стереометрических знаковых фигур, подобных графемам давно забытых алфавитов. Именно поэтому ожерелья, монисто, серьги, броши, диадемы, сочиняемые творительницею из самых прозаических материалов, предстают некими иновселенскими артефактами и кажутся облачением Верховного Друида, оберегающего сердцевины деревьев от то и дело облетающей коры. Но дарование художницы таково, что даже эти осколки взрыхлённого забытья обретают качественно новую смысловую начинку. Они становятся похожими на силки для отлавливания непредсказуемо кристаллизующихся образов, вскрылённо выпархивающих из складывающихся поэзо-тканей+

Любовь Зубова не столько вскрашивает на холстах свои аз-арты, сколько взращивает в их тканях качественно новые стволы восприятия; их листвою оказываются часовые циферблаты: по ним существа/предметы сверяют собственные отсчёты времён, не замечая, как диски-указатели эпох перерастают в подобия грампластинок и озвучивают оттанцовки многологов, что ведут меж собою аборигены прозреваемых художницею ландшафтов. Каждый из последних это предельно сжатая лестница, ведущая от взмывья сюжеста (= сюжета + жеста) перво-в-начального озарения автора к ступени неизъяснимой высоты/глубины мироотражения. А ведь общеизвестно: если лестницу просто положить на землю, получится подобие колеи для поездов. В случае Любови Зубовой это видится не случайным: она из семьи потомственных железнодорожников, людей, которых по праву можно считать кем-то сродни священнодействующим жрецам-заклинателям прощаний-и-встреч. Художница бессознательно идёт дальше: становясь укротительницею перекрёстков, она раскрывает им смысло-ландшафты, ими же порождаемые. И, словно в благодарность, они разучивают-раззвучивают свою тайнопись пересечений параллельных извивов! А письмо-знаки для них создаёт сама Любовь Зубова, привычно научая любую деталь её картины петь с многоязычными интонациями, рифмуя недосказанное. Это и создаёт многобесчисленные эмоциации её полотен с незауряднейшими образцами музыкальных озарений различных жанров. Так, грани между предвременьем, течением событий и пост-историей илЛЮстрируются сквозь-временными спиралями, ДНК-образно нанизывающими на себя исторические со(не)бытия, предсказывающие друг друга и тем самым творящими свою, альтернативную историю. Историю не только повествовательную, но и музыкальную. Какое полотно Любови Зубовой ни взять, практически каждый штрих её кисти оборачивается откровением ме3жгалактической партитуры. Взвихрения циферблатных спиралей, подобных галактике М 51 в созвездии Гончих Псов, трансформируются в чрез-звучия авторских прочтений/слышаний LED ZEPPELIN'овской "Stairway To Heaven" ("Лестницы в Небеса") пополам с рок-симфонией "Eldorado", принадлежащей ELECTRIC LIGHT ORCHESTRA и проинкрустированной гимн-ритм-энд-блюзами группы GRATEFUL DEAD. В связи со всплывшими музыкальными аллюзиями можно предположить: художница опоздала родиться лет на тридцать. Ей бы быть арт-музой зачинателей классической рок-музыки, оформляя первые диски легендарных групп конца 1960-х начала 1970-х: "The Cream", "Doors", "Steppen Wolfs", ранних "King Crimson", "Pink Floyd", "T. Rex" или постеры-визитки для наиболее эпических рок-оперных полотен "Queen"+ Но Любовь Зубова справляется и с этим вневременьем: её арткровения воспринимаются и как диагнозы прошедшему нередко как незаслуженно романтичные; и как прорицания грядущему зачастую как перехлёстно оптимистичные. Художница не отягощена иллюзиями относительно переслащённых людских добродетелей, но в то же время её не захлёстывает беспросветность тотального неверия в людей. Она ненавязчиво вселяет в зрителя желание вглядеться в самого себя глазами давно ушедших поколений и потомков, которым предстоит родиться ещё очень не скоро+ Вероятно, с помощью именно такого сквозь-временного моста Любовь Зубова неосознанно овладевает жреческим таинством "священного часования" древнейшего обряда посвящения в прорицатели, добиваясь беспрецедентного эффекта панорамного полёта над известной и ещё неизведанной историей земных цивилизаций. Приручённые стремнины времён обращаются преплётами страниц путеводителя-бортжурнала по ещё не свершившемуся становятся её морские перспективы: скорее всего, именно таким наблюдали подступающий всепланетный океан-солярис последние представители доисторических, утопавших в самих себе сообществ людей, зверей, растений, минералов. Но Любовь Зубова воскрешает их историю, дописывая её красками, неведомыми ни в древности, ни сейчас. Обозначая их собственными названиями, она дарит им возможность познать взаимопереливы их спектров, основываясь на своём уникальном опыте: сквозь-миллион-летно чувствуя объекты изучения палеонтологии, художница учится у отыскиваемых ею окаменелостей лаконичности/ёмкости композиций, одновременно научая аммонито-коралловые монолиты прочитывать самих себя и тем самым сбрасывать их навязчивую око-немелость.

Когда-то у художницы возникло обыкновение подписывать свои работы первым слогом своего имени: ЛЮ. Она не могла знать, что именно так произносится китайский иероглиф, означающий "многократность, многомерность". По своему начертанию он похож на причудливый алтарь святилище забытой культуры/теогонии. Может, не случайно ещё в начале двадцатого столетия Р.-М. Рильке нарёк искусство "любовью, излитою на загадки", будто нарочно допустив аллюзию на имя художницы,,,

Даже когда Любовь Зубова пишет портреты определённых людей она вносит в их образы максимум психоэмоциональной неопределённости: пусть сами выбирают, на каком языке объясняться с подрамниками собственных ликов!.. А здесь, на мой взгляд, скрывается одна из важнейших тайн творческого метода художницы: многое зависит от породы дерева, на котором гравируется автограф мгновения.

Художницу иногда спрашивают не без упрёка: почему она предпочитает писать какую-то "запредельщину", а не пейзажи родного Рыбинска? Это визитный вопрос носителей поверхностного взгляда. Им невдомёк, что многие картины Любови Зубовой как раз инспирированы сплетением перспектив и снов этого старинного волжского города. Секрет в том, что они прохрусталены средь-сквозь-вдоль её авторского восприятия. Это спровоцировало автора данного эссе прочесть название "Рыбинск" на греческий манер: "Ихтиополь". Этим удалось подчеркнуть апокрифичность восприятия художницею знакомых ей с детства городских видов. Не утратив их очарования, художница обогатила причудливость ландшафтов своей родины радугами своего восприятия, отыскав в них смысловые кентавры, иероглифы/пиктограммы, овизуаленную тайнопись, позволяющую стороннему наблюдателю не ощущать себя посторонним. Это достигается отчасти театрализованностью композиций, вызывающих смешанные ассоциации с ландшафтами Джорджо Де Кирико; отчасти взаимообъятьями над-пространств в духе Рене Магритта. Но Любовь Зубова ни в коем случае не повторяет упомянутых классиков сюрреализма 20 века. Неосознанно пролистывая недосказанности их концептов, художница обесконечивает характерную для их произведений зрительно-тупиковую герметичность, утверждая свой особый сюрреаЛЮзм. Последний оказывается пастухом размывов/вплесков опалесцирующих оттенков из цветового ручья, протекающего сквозь холсты Каспара Давида Фридриха и Уильяма Блэйка, творивших в эпоху романтизма (1-я треть 19 века). Но при этом полотна Любови Зубовой никак не назовёшь парафразами на картины всех упомянутых живописцев. Каждая её работа сквозь-время-самодостаточна и переливчато гибка: оставаясь самою-в-себе, может запускать течение событий в любом, желательном для зрителя направлении, меняя местами причины и следствия. Поэтому художница, сама о том не подозревая, оборачивается некою изящерицей, дающею мастер-класс по восстановлению утраченных фрагментов себя и своего времени. И если составить из этих холстов альбом, получится нечто вроде иллюстрированной эволюции Времён и вместе с тем самоучитель по сотворению собственных измерений. Наставники в этом мастерстве кочуют по полотнам Любови Зубовой. В первую очередь, это повернувшаяся спиной к зрителю женщина: не то повелительница королевства, которое, утопая во вселенской амнезии, успело вытолкнуть свою принцессу на берег; не то жрица храма Времени, счистившего с себя зазнавшиеся циферблаты. Оставшись на одном из уцелевших форпостов Атлантиды или Гипербореи, она вслушивается в отчаянные вопрошания горизонта: до каких же пор он будет вынужден отдаляться от приближающихся к нему?.. "До тех времён, когда стремящиеся к тебе научатся вытачивать из твоей линии ступени лестниц между календарями друг друга!..", отвечает она, выдавая в себе одновременно богинь разносвященных древних пантеонов: древнеегипетскую Хатхор, скандинавскую Фрэйю, иберийскую Тзурруан, айнскую Уйёнкэ-комуй, фракийскую Штирктуос, индийскую Басандхару, авестийскую Таахмину, сапотекскую Мицкутли-Куахв, западноафриканскую Нгеджуаринико, китайскую Нань-Ман-Лун, полинезийскую Ргауайоа богинь, отвечающих за связь миров и времён. Возможно, свою мудрость они до поры скрывают в амфоре, по воле художницы балансирующей на побережье со-за-предельного океана. Эта амфора ещё один излюбленный образ Любови Зубовой, хранитель-переводчик шифров её живописи. Чаще всего ему бывает невмоготу молчать и из его горлышка выхлыстывается прогоняющий стаю недомолвок стебель: траектория его полёта словно схвачена художницею в тот перво-в-начальный момент, когда изломы стебля только приготовились превращаться в тексты на неведомых доселе языках, повествующих о новой мифологии, творимой Любовью Зубовой. Это на редкость созвучно мысли великого сказочника Э. Т. А. Гофмана, определившего искусство как "посредствующее звено между нами и вечностью". А заслуга ЛЮ в том, что ей удаётся убедить Вечность: меняй зловещую работу пожирательницы Универсума на статус Родительницы и Покровительницы Всего! И, судя по воздействию картин ЛЮ на личное ощущение времени погружающихся в них, Вечность прислушивается к ней.

Более того, портретно-ландшафтным притчам художницы тесно объясняться со зрителями и между собою на существующих языках и ЛЮ, вспахав поля-холсты плугами-замыслами и засеяв их зёрнами своих арт-прозрений, взращивает неслыханные прежде визуальные наречия. Они, едва взойдя, принимаются рассказывать наблюдателю о мирах, которые им довелось посетить, прежде чем Любовь Зубова пригласила их погостить в её родном континууме. И они пожелали остаться.

))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))

Вилли Р. Мельников.